Холодное стекло оконного стекла приятно охлаждало пылающую щеку. Марина сидела, поджав ноги, на широком подоконнике в пустом школьном коридоре, уставившись взглядом в никуда, за пределы школьного двора, за горизонт своей несложившейся жизни. За окном буйствовала поздняя весна, щебетали воробьи, и от этого солнца, этого беззаботного щебета на душе скребало кошкой еще невыносимей. Совсем скоро, через считанные недели, прозвенит последний звонок, и школа, эта консервная банка с просроченными мечтами, выплюнет ее в настоящий мир. А что дальше? Эта мысль сжимала горло ледяным комом беспокойства.
Поехать куда-то учиться? Мечтать об этом было не просто наивно — преступно по отношению к самой себе. Деньги? Их не было. Не было никогда. Отец, когда-то золотые руки завода, теперь был лишь тенью, беспробудно пьющей горькую в компании таких же отщепенцев жизни. Его завод, его гордость, его смысл — все рухнуло в одночасье с приходом смутных времен «перестройки». Его вышвырнули за ворота за принципиальность, за отказ гнать брак. Он не сломался — он рассыпался в прах.
Мать… Мама, которая раньше пахла ванилью и тканями с фабрики, теперь пахла хлоркой и дешевым портвейном. Ее фабрику просто закрыли в один день, не заплатив последние гроши. Инвалидность, уборка в подъездах — это был ее крест, который она несла, спотыкаясь и срываясь в запойную бездну вместе с мужем. И в эти дни тихой ненависти Марина ненавидела мать даже больше, чем отца. Он был сломанным механизмом, а она — предательницей, которая должна была быть сильной.
Нет, конечно, где-то в самой глубине, под слоями обиды и злости, теплилась жалость. Жалость к этим двум людям, которых жизнь перемолола в жерновах истории, не спросив, хотят ли они этого. Их жизнь была не серой — она была выцветшей, как старый, застиранный до дыр ситец, и с каждым годом краски тускнели, приближаясь к абсолютно черному.
Марина уже и не помнила, когда ей в последний раз покупали что-то новое, не с чужого плеча. Ее мир состоял из заштопанных колготок, вылинявших джинсов и чувства стыда. Ее родители не «попали в струю», как насмешливо говорили те, у кого получилось. А в ее классе были в основном дети именно таких — ловких, проворных, наглых, успевших урвать свой кусок в новой реальности. Она была белой вороной, молчаливым укором их благополучию.
– Марин, что скучаешь одна, как забытая мировая скорбь?
Она вздрогнула и подняла голову. Это был Валера. Севастьянов. Единственный луч света в этом царстве лицемерия. Единственный, кто никогда не делил людей на «наши» и «понаехавшие», на «богатые» и «нищие». Он смотрел на нее не сверху вниз, а прямо в глаза, и в его взгляде не было ни капли жалости, которая унижает, а было какое-то странное, взрослое понимание.
– Да вот, сижу, классный час жду, наверное, про выпускной что-то говорить будут. Очередной список побед и достижений, — она попыталась говорить легко, но голос подвел, сорвавшись на фальшивую нотку.
Он присел рядом на подоконник, откинул со лба непослушную прядь. Его близость заставляла сердце биться чаще и предательски замирать.
– Ну, тогда подожду вместе. А то хотел домой смыться. Бессмысленнее этих собраний еще ничего не придумали.
Марина невольно улыбнулась его вечному бунтарству:
– Вот всегда ты такой! Неужели тебе не интересно, как будет проходить наш выпускной? Это же твой праздник! Единственный и неповторимый в жизни! Школьные годы позади!
– Не интересно, — отрезал он, но не грубо, а как-то устало. — Мне гораздо интереснее получить наконец этот аттестат и навсегда распрощаться с этим фасадом. Неужели ты не видишь, что это уже давно не школа, а филиал рынка? Здесь не учат думать, здесь учат прогибаться. И все эти праздники — лишь часть системы.
– Ой, Валер, ты уж слишком категоричен. По сути, мы еще дети, — она сказала это, сама не веря своим словам. Детство ее закончилось, когда она впервые увидела отца спящим в собственной блевотине. — У нас не должно быть таких мыслей в голове, это слишком серьезно. Ну, расслабься! Разок-то можно!
Валера улыбнулся, и в его улыбке было что-то такое, от чего у Марины перехватило дыхание. Он нравился ей. Очень. И он всегда, всегда незаметно подкладывал ей в рюкзак то шоколадку, то новую ручку, то книгу, которую она не могла себе позволить купить. Делал это тактично, неоскорбительно, будто случайно.
– Ладно, уговорила. Но тогда первый танец на выпускном — мой. Договорились? — сказал он, и в его глазах мелькнул озорной огонек.
Марина рассмеялась, и на миг все плохое отступило, растворилось в его улыбке.
– Да хоть все танцы твои! Мне же все равно не в чем будет идти, — она сразу же пожалела о сказанном, но было поздно.
Валера хотел что-то ответить, но в класс вошла их классная руководительница, Мария Семеновна, и следом потянулись одноклассники. Воздух сразу наполнился гулом голосов, духами и предвкушением праздника.
Марина слушала, раскрыв рот. Такого шикарного праздника она и представить не могла! Ресторан, живая музыка, фуршет, фотограф… Она внутренне ликовала, забыв на мгновение о своей реальности. Она позволила себе помечтать. А потом Мария Семеновна начала распределять обязанности: кто отвечает за музыку, кто за оформление, кто за встречу гостей. Имена звучали одно за другим. Марина ждала. Сначала с надеждой, потом с тревогой, потом с леденящим душу предчувствием. Ее имя так и не прозвучало.
– Мария Семеновна, — голос ее дрогнул, но она заставила себя произнести это, — а мне чем заниматься?
Учительница обернулась, посмотрела на нее поверх очков, будто увидела впервые. Ее губы сложились в брезгливую гримасу.
– Откуда я знаю, чем ты будешь заниматься, Соловьева? Надеюсь, ты не собираешься прийти на выпускной. — Голос ее был громким, металлическим и нарочито спокойным. В классе наступила тишина. — Ты же понимаешь, мероприятие праздничное, люди деньгами скидываются, покупают дорогие платья, костюмы. Таким, как ты, на нем не место. Не впишешься в концепцию. Аттестат можешь забрать заранее, в канцелярии.
Воздух выстрелил из легких. Мир сузился до точки — до насмешливого взгляда учительницы. Марина сидела, чувствуя, как пунцовый, жгучий стыд заливает ее лицо, шею, уши. Она слышала, словно сквозь толщу воды, сдавленный смешок, потом другой. Потом общий гогот. Ее унизили. При всех. Выставили нищей. Бомжихой.
Она вскочила, опрокинув стул, и выбежала из класса, не видя ничего перед собой. Следом за ней, оттолкнув с удивленным возгласом Марию Семеновну, поднялся Валера.
– Севастьянов, а ты куда? Я тебя еще не отпускала! — закричала учительница, и в ее голосе впервые прозвучала тревога. — Ты же медаль получать должен! И для тебя отец особую программу готовил!
Он остановился на пороге и медленно обернулся. Его лицо было бледным и страшным.
– Да пошли вы, — тихо, но очень четко произнес он, — вместе со своей программой.
И снова направился к выходу.
Мария Семеновна запаниковала. Валера — не просто ученик. Он — сын того самого спонсора, который оплачивал весь этот бал. Его отец пообещал не только ресторан, но и ценные подарки всему педсоставу. Без Валеры все рухнет.
– Вернись немедленно, Севастьянов! Я тебя предупреждаю! — ее голос сорвался на визг.
Валера, не оборачиваясь, поднял руку и показал средний палец. Элегантный, абсолютный жест презрения. В классе повисла гробовая тишина. Мария Семеновна ахнула и тяжело рухнула на стул, хватая ртом воздух.
– Ну, ты пожалеешь! — выдохнула она. — Вы все пожалеете!
Тишину нарушил только вечный двоечник Артем, с тупым интересом поинтересовавшийся:
– А я не понял, выпускного что — не будет?
– Будет! — прошипела учительница, приходя в себя. — Будет! Вот сейчас посчитаем, по сколько денег сдавать…
Класс взорвался возмущением:
– Говорили же, не нужно! Отец Валерки все оплатил!
– Что за ерунда! Мы уже все деньги на платья потратили!
Мария Семеновна, не оборачиваясь, бросила в пространство, точно плюнула:
– Ну что, сами не видели? Или правда хотели бы, чтобы это мероприятие бомжихам принадлежало?
Он нашел ее на старом железном мосту через речушку на окраине поселка. Она сидела, свесив ноги вниз, и смотрела на мутную воду, уносящую в никуда ее слезы.
– Откуда ты узнал? — спросила она, не поворачивая головы. Голос был чужим, пустым.
– Я всегда знаю, где ты, — он присел рядом на холодное железо. — Всегда.
Какое-то время они молчали, слушая, как ветер гуляет в проемах моста.
– Я уеду, — наконец сказала Марина, и это прозвучало как приговор. — Заберу аттестат и уеду. Не знаю куда. В любой город. Найду работу. Официанткой, уборщицей, не важно. Потом, может быть, смогу куда-нибудь на заочное поступить. Но здесь… Здесь я точно больше не останусь. Я не переживу этого унижения.
Валера вздохнул, и в его вздохе была вся боль мира.
– Можно и я с тобой?
Марина удивленно, почти испуганно посмотрела на него, ища в его глазах насмешку. Но их встречала лишь абсолютная, бездонная серьезность.
– А тебе-то зачем? У тебя же все есть. Будущее. Отец. Университет. Ты же медалист. Зачем тебе тащить за собой нищую дуру?
– Потому что «все есть» — это не про меня. И потому что ты — единственное настоящее, что было в этой дурацкой школе, — сказал он просто.
Вечером Марина вернулась домой. В квартире стоял густой, знакомый и ненавистный запах дешевого алкоголя и безысходности. Мать с отцом сидели на кухне за столом, заставленным пустыми рюмками и огрызками селедки. Отец что-то бубнил себе под нос, мать, налившаяся, смотрела в одну точку мутными глазами.
– Мариночка, а мы вот… ужинаем… садись с нами, — заплетающимся языком произнесла мать.
Девушка замерла в дверном проеме, и вдруг вся ярость, все отчаяние, копившиеся годами, вырвались наружу.
– Слушайте, не надоело вам так жить? — ее голос звенел от ненависти. — Бухать по поводу и без? Просто тупо перелистывать дни, как страницы грязной книги, и ждать, когда же наступит последняя страница? Ждать смерти?
Отец медленно, с трудом вытаращил на нее налитые кровью глаза.
– Что? Какой еще смерти? Не нравится, как мы живем? Захотела по-другому? А ты иди, поживи! Думаешь, только мы такие дураки? Половина страны таких!
– А почему вы не в другой половине? — закричала она, и слезы хлынули сами собой. — Вот скажите, сколько денег у вас на эту дрянь уходит? Ну, сколько?! Меня сегодня на выпускной не пустили! Публично! При всем классе! Потому что я для них бомжиха! Дочь алкоголиков! И вы знаете, что самое ужасное? Они правы!
Она выскочила с кухни и бросилась в свою комнату, совмещенную с залом. Дико рыдая, она схватила старый рюкзак и начала судорожно скидывать в него свои жалкие пожитки. И тут ее осенило. Собирать-то нечего. Не было у нее вещей, которые стоило бы брать с собой в новую жизнь. Ни одного приличного платья, ни одной хорошей книги. Только заношенные футболки, выцветшие юбки и старая, потрепанная плюшевая собака — подарок отца на пятый день рождения, еще из другой жизни. Девушка упала на продавленный диван и разрыдалась в голос, отчаянно, по-детски.
Через какое-то время рядом кто-то присел. Диван прогнулся. Она подняла заплаканное лицо. Это был отец. Он смотрел не на нее, а в одну точку на голой стене, и его лицо было серым, старым и бесконечно уставшим.
– Права ты, дочь, — прохрипел он. — Во всем права. Слаб я оказался. Тряпка. Понимаю это. И от этого понимания еще больше нажраться хочется, чтобы не видеть, не слышать, не чувствовать. Уезжай. Уезжай, если тебе здесь не нравится. Ищи свою долю.
– Мне в любом месте будет лучше, чем здесь, — выдохнула она, уже не злясь, а с какой-то щемящей жалостью.
– Знаю. Знаю, что сказать тебе хочу… но не могу я бросить пить. Пока не могу. Не хватает сил. Может, потом… — Он порылся в кармане засаленных штанов и вытащил свернутый в трубочку толстый пачек потрепанных купюр. — Вот, держи. Это у меня еще с тех времен осталось. Даже когда похмелиться нечем было, даже когда мать просила на хлеб, я это не трогал. Заначка. Тут… тут тебе должно хватить на первое время. Уезжай.
Он больше ничего не сказал. Положил деньги ей на колени, тяжело поднялся и, пошатываясь, ушел на кухню. Оттуда сразу же послышался его хриплый голос:
– Чего сидим? Чего не наливаем? Давай, мать, двигай…
Утренний рейсовый автобус, пыхтя и вибрируя, увозил Марину из родного поселка. Она не смотрела в окно. Она боялась обернуться. Вечером она зашла к директору, наврала про срочный отъезд к больной тете, чтобы забрать аттестат. Директриса, женщина с усталым лицом, посмотрела на нее с нескрываемым облегчением, молча протянула заветную корочку и даже небрежно пожелала счастливого пути.
А сразу после торжественной части, после вручения аттестатов, пропал и Валера. Искать его никто не стал. Зачем? Главное, что его отец, хоть и без сына, стал всё-таки спонсором, оплатил мероприятие и щедрые подарки учителям. А все остальное — судьбы, сломленные жизни, унижения — было неважно. Совсем неважно.
Прошло десять лет. В школе царила предпраздничная суета. Готовились ко дню встречи выпускников.
Учительница литературы Мария Семеновна немного поправилась, обрела солидность, но в свои пятьдесят с небольшим еще была вполне привлекательной женщиной. Тем более что новый учитель труда, неженатый крепкий мужчина, оказывал ей всяческие знаки внимания. Официально она была замужем, но муж… муж был ее крестом. Как же ее угораздило связать жизнь с таким неудачником?
– Ну что, все готово? — вошла в класс директор. — Вроде бы да, красиво все получается. И самое главное — заморачиваться не пришлось. Отец нашего Валеры, как и десять лет назад, все оплатил. Школа ему как родная, видимо.
Мария Семеновна снисходительно улыбнулась.
– Да, нам повезло с таким выпускником. Настоящий благодетель.
– А где сейчас сам-то Валера? Не приедет? — поинтересовалась директор.
Мария Семеновна пожала плечами, делая равнодушное лицо:
– Кто его знает. Слух какой-то проходил, что уехал за границу, женился на какой-то иностранке. Но мне кажется, это всего лишь слухи. Вряд ли он появится. А остальные… остальные все будут практически наши, местные. — Она поморщилась. — Я даже, представляете, этой… как ее… Маринке Соловьевой сказала. Встретила в магазине, даже не узнала сначала. Так вся разодетая, на каблуках, сумка кожаная. Вид, как будто приличной стала. Нагло так улыбается.
– И что, будет она? — директор подняла бровь.
– Вы не поверите, но эта… особа… меня таким взглядом окинула, холодным, оценивающим, как будто я ей денег должна, и ничего не ответила. Просто развернулась и ушла. Надеюсь, что не придет. Такими колоритными фигурами можно все настроение испортить. Вечно жалующаяся, вечно несчастная.
Остальные ученики были те, кто остался в поселке — рабочие, продавцы, домохозяйки. Без особых достижений.
– Ну, все, пойду встречать своих орлов, — с напускной веселостью announced Мария Семеновна и вышла на крыльцо.
Погода была прекрасная, и было решено дождаться всех, а потом уже торжественно пройти в актовый зал.
Выпускники собирались кучками, возбужденно переговаривались. Это же столько лет не виделись! Сыпались новости: у кого дети, у кого машины, у кого работа, у кого развод.
Первая красавица класса, Светочка, почему-то выглядела уставшей и постаревшей.
– Светочка, дорогая, ты как-то… болезненно выглядишь, плохо себя чувствуешь? — с сладкой заботливостью обратилась к ней Мария Семеновна.
Та cynично ухмыльнулась:
– Пока да, голова раскалывается. Но думаю, как только за стол сядем и по рюмочке нальем, так мое здоровье быстро в норму вернется.
Мария Семеновна отшатнулась от едкого перегара и растерянно окинула взглядом своих бывших учеников. Вон в сторонке Паша стоит. Он был ее лучшим информатором, ябедой и любимчиком. Сейчас он был весь в дешевых наколках, худющий, мрачный, с потухшим взглядом. А вот Наташа, она слышала, как та жаловалась подругам, что у нее трое детей и муж-алкоголик, который бьет ее.
– Да, похоже, что никто ничего особо не добился, — с легким презрением вздохнула про себя учительница. — И изменились все не в лучшую сторону.
– Ну что, идем уже? Валерки не будет? — кто-то спросил.
– А Соловьёва припрётся? — фыркнула другая.
– Валера должен быть, его же отец все организует!
– Давайте еще немного подождем.
Мария Семеновна не успела договорить, как по асфальту школьного двора бесшумно подкатил огромный, сияющий лаком черный внедорожник — иномарка такого класса, которую здесь видели только в журналах.
– О-о-о! — пронесся восхищенный гул. — Похоже, наш медалист пожаловал!
Мария Семеновна сияющей улыбкой спустилась на несколько ступенек и замерла. Из водительской двери действительно вышел Валера. Он выглядел потрясающе: дорогой костюм, уверенные движения, взрослое, серьезное лицо. Но все смотрели не на него. Он обошел машину, открыл пассажирскую дверь и бережно, с галантностью помог выйти молодой женщине.
Она появилась, как видение. Высокая, стройная, в идеально сидящем элегантном костюме цвета беж, с дорогим кожаным портфелем в руке. Ее каштановые волосы были уложены в безупречную гладкую прическу. Вся ее аура кричала о деньгах, успехе и недосягаемости.
– Да это же… Марго! — прошептала кто-то из одноклассниц. — Ну, которая эту крутую косметику «Марго» в городе производит! Она везде, на всех билбордах! Ее журналы берут интервью!
Кто-то ахнул.
– Точно, она! А она что… жена нашего Валерки?
– Погодите… Марго… — всмотрелась другая. — Она вам никого не напоминает? Лицо…
Все затихли, завороженные. Парочка приближалась к крыльцу. Мария Семеновна мучительно вглядывалась в лицо женщины. Незнакомка. Абсолютно. Порода, деньги, уверенность — не то что эти опустившиеся неудачники вокруг.
– Здравствуйте, Мария Семеновна.
Учительница вздрогнула. Голос… Голос был низким, спокойным, хорошо поставленным, но в его тембре было что-то до боли знакомое, какое-то давнее эхо.
Сделав шаг вперед, с сияющей, подобострастной улыбкой, Мария Семеновна повернулась к Валере:
– Валерочка, родной! Я так рада тебя видеть! Наконец-то! Ну, представь же нам свою очаровательную спутницу!
Валера улыбнулся. Его улыбка была холодной и хищной.
– Ой, Мария Семеновна, я не думал, что придется представлять. Неужели вы ее уже совсем забыли? Неужели внешность так сильно меняется? Или взгляд замылился?
Молодая женщина сделала еще один шаг вперед. Ее глаза, холодные и ясные, уперлись в учительницу.
– Здравствуйте еще раз, Мария Семеновна. Не могу сказать, что безумно рада вас видеть, но без вас вечер встречи, конечно, не состоялся бы. Вы — его главная душа.
– Со-ло-вье-ва… — выдохнула Мария Семеновна, и ее лицо стало восковым. По телу пробежали мурашки. Это было невозможно.
– Неужели так изменилась? — Марина (Марго?) мягко улыбнулась, но в ее улыбке не было ни капли тепла. — Или вы, как и раньше, не обращаете внимание на человека, а смотрите только на ценник его одежды? По нему и запоминаете?
Учительница попыталась оправдаться, слова путались, вылетая бессвязным потоком:
– Нет, что ты! Что вы! Вы просто тогда… Вы же сами понимаете, ситуация… Спонсор был! Он не хотел, чтобы на празднике… чтобы что-то было не так… Не соответствовало уровню…
Она тут же осеклась, поняв чудовищность сказанного. Рядом стоял сын того самого спонсора, и он-то знал лучше кого бы то ни было, что никаких условий насчет «уровня» гостей его отец никогда не выдвигал.
Мария Семеновна, багровея, попыталась взять ситуацию в руки, беспомощно хлопнув в ладоши:
– Все! Все в сборе! Теперь можно и отметить нашу встречу! Прошу всех пройти в актовый зал, к праздничному столу!
Валера медленно поднял руку, и все снова замерли.
– Извините, Мария Семеновна. Но у сегодняшнего праздника спонсор — я. И я не хотел бы сидеть за одним столом с вами. Вы испортите мне все удовольствие. — Он взял Марину под руку. — Проходите, дорогие одноклассники. Вас ждет прекрасный вечер.
Они прошли мимо остолбеневшей учительницы, и все остальные, шушукаясь, бросив на нее жалостливые или насмешливые взгляды, потянулись за ними в зал. Мария Семеновна осталась стоять на крыльце одна, маленькая, вдруг резко постаревшая, бессмысленно глядя себе под ноги.
– Да, ситуация, конечно… — рядом с ней возник трудовик. — Чем ты им так насолила-то, Мария?
Учительница махнула рукой, пытаясь сохранить остатки достоинства.
– Долго рассказывать. Давняя история.
– А я никуда не тороплюсь, — сказал он мягко. — Если и ты не торопишься, мы могли бы пропустить по бокалу вина у меня в мастерской. И ты могла бы рассказать… что произошло.
Мария Семеновна посмотрела еще раз на закрывшуюся дверь актового зала, откуда уже доносились смех и музыка, и махнула рукой — сдалась.
Марина так ждала этого момента. Ждала десять лет тяжелого труда, бессонных ночей, отказов и борьбы. Она представляла, как будет сладка эта месть, это торжество. Но сейчас, когда она увидела ее жалкое, растерянное лицо, морального удовлетворения не случилось. Внутри была лишь пустота и горький осадок.
– Валера, мне так паршиво, как будто я сама только что испачкалась в чем-то гадком, — тихо призналась она.
Он обнял ее за плечи.
– Я знал, что ты это скажешь. Давай позовем ее. Она уже достаточно наказана своим собственным ничтожеством.
Марина слабо улыбнулась.
– Она наверняка не пойдет теперь. Гордость не позволит. Но… мы можем попробовать. Ради нас самих.
– Можно, Марин? — он посмотрел на нее с любовью и уважением.
– Ну, зачем ты спрашиваешь? Ты же знаешь, что я не буду против. Я не хочу становиться такой, как она.
Марию Семеновну долго уговаривать не пришлось. Она вошла в зал, вся красная, растерянная, и сразу расплакалась, бормоча бессвязные извинения. Она плакала о своем разбитом браке, о несложившейся жизни, о том, что время ушло, а она осталась ни с чем. Марина просто молча слушала, кивала и чувствовала, как камень за камнем с ее души спадает тяжелая, черная ноша обиды. Она не простила — она переросла. Переросла эту женщину, эту школу, эту боль.
Встреча прошла на ура. И Валера, как и обещал десять лет назад на школьном подоконнике, наконец-то станцевал со своей самой красивой выпускницей. Они танцевали, и казалось, что все эти годы были лишь мигом, короткой разлукой перед этим медленным, прекрасным танцем, в котором было их общее будущее.