Председатель колхоза ПРОИГРАЛ в карты свою ДОЧЬ бандитам, а спустя 9 месяцев ЗНАХАРКА замерла, едва…
Жизненный рассказ о боли, покаянии и спасении, который пробирает до слёз
Деревня Нивки давно привыкла к причудам своего председателя — Гавриила Тимофеевича. Мужик с головой, но с большой слабостью — картами. Сколько раз мать родная его отпаивала после запоев, жена — уходила, возвращалась, терпела. А дочка — Василиса — была его светом, последним оправданием. Она — тихая, добрая, с глазами, как васильки на поле, всегда ждала его с поля, с собрания, даже из пивнушки…
Но однажды он вернулся ночью, шатаясь, без шапки. Молча сел на лавку у дома, опустил голову. А когда мать его спросила:
— Где Василиса, Гаврил?
Он зарыдал. И выдавил:
— Проиграл…
Её искали. Неделю. Месяц. Милиция писала отписки. Бандитов никто не видел, а Гаврил с того дня больше не встал. Умер от стыда через три месяца, не оставив ни слов, ни письма, ни покаяния. Только фото Василисы в потёртой рамке на стене.
И вот — спустя девять месяцев, в той же деревне, в хате знахарки Феклы, ночью кто-то постучал. На пороге — девушка. Вся в грязи, в крови, с окровавленным младенцем в руках.
— Помогите… он… дышит, но тихо…
Фекла — женщина крепкая, немало повидавшая. Но едва увидела лицо девушки — замерла.
— Вася… — прошептала она. — Дитятко ты моё…
Василиса лишь кивнула и упала без сознания. Ребёнок был жив, но едва тёплый. Фекла укутала его в свои старые платки, отдала последнее молоко от козы. А потом молча сидела до утра, глядя на обеих — как на чудо, как на возвращение из ада.
Когда на рассвете Василиса открыла глаза, она прошептала:
— Он похож на деда… только глаза — мои. Пусть живёт… только не говорите ему, кто был его отец.
И, как будто услышав, младенец заплакал. Громко, будто напоминание миру: я здесь. Я жив. Я — не он.
Спустя семнадцать лет.
Феклы давно уже не было. Василиса жила одна, сын подрастал — тихий, светлый, с глазами матери и тяжестью в душе, которую сам объяснить не мог. Звали его Ладимир — имя придумала мать, чтоб звучало по-доброму, по-новому, как будто с ним — начинается светлая жизнь.
Он рос хорошим мальчишкой, помогал в огороде, возился с бабками, уважал старших. Только вот всегда избегал мужчин. Пугался громкого смеха, запаха табака, игры в карты. Однажды даже убегал с вечеринки, когда соседский дядька достал колоду. Никто не понимал, а Василиса плакала ночами. Он всё чувствовал, всё знал душой. Но молчал.
В восемнадцать лет Ладимир нашёл в сундуке матери старую газету. Вырезка — «Председатель колхоза скончался после исчезновения дочери. По слухам, девушка была передана преступной группировке…»
Он не сразу подошёл к матери. Сначала неделю молчал. Потом ночью вошёл в кухню, где она, как обычно, пекла хлеб.
— Мам, — тихо. — Я от кого?
Василиса застыла. Лицо побледнело. Руки в муке задрожали.
— От боли, сынок… — выдохнула она. — Но ты — не боль. Ты — моё исцеление.
Он смотрел молча. Потом подошёл, обнял.
— Спасибо, что выбрала меня, а не смерть.
И в этот момент всё ушло: страх, стыд, ужас. Осталось только тепло. Он простил. Хотя по сути — не было, за что прощать. Не её вина.
А через год он поехал в город. Поступил в медколледж. Сказал:
— Я хочу быть рядом с такими, как ты. С теми, кто пережил, но остался живым.
— Ты станешь врачом? — улыбнулась она.
— Нет. Знахарем. Как Фекла. Только по-научному.
И деревня снова стала шептать:
— Видали, какой вырос… Да если бы отец его знал…
А одна старушка, глядя ему вслед, сказала:
— А может, и знает. Да только молчит от стыда, в аду своем.
Финал.
На краю деревни, у старого кладбища, стоял молодой мужчина. Высокий, в простом плаще, с застывшей улыбкой и тёплыми глазами. В руках — букет васильков. Он опустился на колени перед могилой с надписью:
Василиса Гавриловна. Мать. Свет. Любовь.
Ладимир положил цветы, провёл ладонью по холодному камню.
— Мам… я открыл центр. Для женщин, которые прошли через то, что ты. Там тихо, спокойно, и никто никого не судит.
Он усмехнулся.
— Тебе бы понравилось. У нас даже чай с мятой, как у Феклы.
Он помолчал. Глубоко вдохнул, и глаза чуть защипало.
— Иногда спрашивают: “Ты кто? Почему так этим горишь?” А я не отвечаю. Просто знаю — ты внутри. Ты каждый мой выбор, каждый приём, каждая спасённая женщина. Ты — причина, почему я не сломался.
Он замер.
— И, знаешь, я понял: неважно, откуда ты родом. Важно — куда идёшь. А я иду по твоему свету, мам…
Ветер зашевелил траву, будто земля дышит. А васильки у могилы чуть склонились, как в поклоне. И в этот момент Ладимир вдруг ясно почувствовал — он не один.