— Федь, я прекрасно знаю… — начала Ангелина, но он не дал ей договорить.
— Ты ничего не знаешь! — резко перебил её Федя. — На работе полный бардак, начальство — это вообще отдельная история, а дома такая тишина, как будто у меня не семья, а музей какой-то! И этот отчёт… — он снова замолчал, будто пытаясь удержать себя от того, чтобы не разорваться. — Сегодня на собрании меня разобрали за отчёт, который я неделю готовил! Что, мне теперь что ли не давать сдачи?
***
Ангелина устала опустилась на диван и посмотрела на игрушки, раскиданные по комнате. В последнее время дом стал местом, где каждое слово, каждый взгляд — словно заготовка для какого-то ссоры. И даже этот детский беспорядок теперь выглядел только как внешнее подтверждение того, что творится внутри.
Витя с Сашей, как всегда, притихли в своей комнате. Сидели там, наверное, не столько играли, сколько чувствовали, что лучше сегодня не попадаться отцу на глаза. Федя должен был вернуться с работы в любой момент, и Ангелина уже заранее предчувствовала, как сегодня снова будет тяжело.
Три года назад они переехали в эту новую квартиру — просторную, светлую, с большими окнами. Вроде бы всё было идеально: ипотека не давила, Федя шёл в гору на работе, даже по выходным — семья, парк, велосипеды, катание на коньках зимой. Казалось, что всё это никогда не изменится. Но вот, что-то вдруг сломалось.
— Мам, — Витя осторожно выглянул из-за двери, — можно мы сегодня поужинаем у себя?
Ангелина вздохнула. Дети всё больше ощущали, что что-то не так. Это было как нож в сердце.
— Нет, — ответила она. — Мы все вместе будем ужинать, как обычно.
Как обычно. Только вот можно ли назвать «обычным» то, что дети боятся своего собственного отца?
Хлопнула входная дверь. Федя вошёл, как всегда, бросил портфель на тумбочку. Она раньше бы сразу сделала замечание, что только что пол помыла, но в этот раз промолчала. Ощущение было такое, как будто слова уже потеряли всякий смысл.
— Где дети? — спросил он, не здороваючись.
— В детской, делают уроки.
— Уроки? — его голос резко повысился. — А почему не на кухне? Как ты можешь контролировать, чем они там занимаются?
— Федь, я прекрасно знаю… — начала Ангелина, но он не дал ей договорить.
— Ты ничего не знаешь! — резко перебил её Федя. — На работе полный бардак, начальство — это вообще отдельная история, а дома такая тишина, как будто у меня не семья, а музей какой-то! И этот отчёт… — он снова замолчал, будто пытаясь удержать себя от того, чтобы не разорваться. — Сегодня на собрании меня разобрали за отчёт, который я неделю готовил! Что, мне теперь что ли не давать сдачи?
Ангелина почувствовала, как её сердце сжимается. Её взгляд снова упал на игрушки. На них. На всех. На детей, на мужа, на этот дом.
Ангелина сжала кулаки, пытаясь не выдать своего раздражения. В последнее время каждый разговор с Федей превращался в настоящее поле битвы, где никто не хотел уступать.
— Может, расскажешь, что случилось? — слабо попыталась она.
— Что случилось? — его саркастическая усмешка была такой знакомой, что Ангелина невольно поморщилась. — Случилось то, что я пашу как лошадь, а толку никакого. Этот новый начальник мне палки в колёса вставляет. Сегодня при всех вообще уничтожил мой отчёт, который я неделю готовил!
Ангелина вспомнила, как он сидел ночами, изучая документы, шепча себе под нос что-то раздражённое, когда из-за каждой мелочи нервничал. На кухонном столе снова лежали скомканные черновики.
— А ты пробовал поговорить с ним? — осторожно спросила она, надеясь, что хоть этот вопрос не вызовет его ярости.
— Поговорить? — он как-то издевательски покачал головой. — Ты что, не понимаешь? Он целенаправленно хочет от меня избавиться. А найти сейчас другую работу — вообще нереально.
И тут, из детской, донёсся громкий смех Саши. Такой громкий, что сразу было понятно — дети играют, но играют как-то беззаботно.
— Что за шум? — Федя, будто бы не слышал смеха десятки раз, уже направлялся в сторону детской. — Какие уроки они там делают?
Ангелина шагнула вперёд, преградив ему путь:
— Они просто играют. Дети иногда должны играть.
— Играть? — его голос зазвучал резко, почти яростно. — Когда я вкалываю целыми днями, они должны играть?
— Прекрати кричать, — твёрдо ответила она. — Ты пугаешь детей.
И вот тут, как вспышка, пришло воспоминание. Как раньше они с Федей сидели вечером за чашкой чая и слушали детский смех, когда он звучал в доме. Как он сам говорил: «Пусть шумят. Когда в доме тихо — это плохой знак».
— Я их пугаю? — Федя рассмеялся, но смех был совсем не весёлым. — А кто их воспитывать будет? Ты их так разбалуешь, что потом никакого толку не будет!
Он встал и, не глядя, распахнул дверь в детскую. Витя и Саша, испуганно переглянувшись, замерли над конструктором. Витя был как-то особенно сжат, сжался, как снаряд.
— Быстро за уроки! — Федя скомандовал. — Витя, где твой дневник?
— Я… я уже сделал уроки, пап, — тихо, едва слышно ответил мальчик.
Три месяца назад Витя с гордостью показывал ему пятёрки, а теперь, казалось, прятал дневник, как нечто запретное. Под подушкой. Прятал.
— Сделал он! — Федя с раздражением схватил рюкзак и начал вытаскивать тетради. — Сейчас проверим, как ты сделал!
— Федя, остановись! — Ангелина попыталась вырвать рюкзак из его рук. — Ты же видишь, что они боятся!
— Пусть боятся! — он зло отбросил рюкзак. — Пусть знают, что жизнь — это не игрушки!
Жизнь — не игрушки. И когда они забыли, что значит быть вместе, радоваться малым, ценный моментам, которые не требуют усилий, но требуют доверия и спокойствия?
Саша разрыдался. И это, казалось, ещё больше разозлило Федю.
— А ты чего ревёшь? Ты мужик или кто?
Ангелина снова вспомнила, как год назад Федя сам поднимал Сашу на руки, подбрасывал его и шутил: «Ну что ты, малыш? Настоящие космонавты не плачут».
— Всё, хватит! — она встала между ним и детьми, прямо как стена. — Выйди отсюда немедленно!
— Что?
— Я сказала: выйди! Иди на кухню, остынь. Мы поговорим позже.
Она стояла так, даже не зная, что сейчас с этим всем делать.
Несколько секунд они просто молча смотрели друг другу в глаза. Потом, как будто не выдержав, Федя резко развернулся и шагнул к двери. Хлопок двери эхом отозвался в пустом коридоре.
Ангелина взяла на руки Сашу, который всхлипывал, не в силах сдержать слёзы. Витя стоял рядом, бледный, весь сжатый, как пружина. Она привлекла его к себе.
— Всё хорошо, мальчики. Папа просто устал, — сказала она, глядя в их глаза.
— Он теперь всегда такой, — прошептал Витя, почти не слышно, с каким-то странным отчаянием в голосе. — Я не хочу делать уроки при нём.
Ангелина начала поглаживать детей по головам, пытаясь хоть немного утешить, но внутри неё тоже было пусто. В голове крутились воспоминания. Их первая встреча с Федей — случайная, нелепая, но какая-то судьбоносная. Его взгляд, когда она призналась, что беременна Витей. Их общие мечты, планирование совместного будущего, безмятежные разговоры о том, что вот-вот они станут семьей. Где это всё? Когда это исчезло?
Вечер прошёл в какой-то гнетущей тишине. Федя заперся в своём кабинете после быстрого ужина, почти не сказав ни слова. Дети, как всегда, быстро поели и вновь скрылись в своей комнате. Ангелина механически мыла посуду, словно отрываясь от реальности. В голове снова и снова прокручивались те первые дни, когда всё было ещё возможно, когда они верили друг в друга. Когда это начало рушиться?
Сначала всё было мелочами. Его раздражённые ответы на её простые вопросы, отказ от совместных прогулок, постоянные задержки на работе. Он становился всё более замкнутым, злым. И всё чаще её жизнь напоминала борьбу за внимание, за его присутствие, за то, чтобы хоть что-то оставалось настоящим.
— У нас ипотека, забыла? — процедил он однажды, когда она предложила купить Вите велосипед на день рождения. — Не до глупостей сейчас.
Витя, пытаясь не показать, как ему больно, только чуть опустил плечи. Улыбка стала натянутой, как маска. Но раньше Федя сам, без всяких напоминаний, откладывал деньги на подарок, на что-то особенное для сына. Почему теперь всё изменилось?
На следующее утро, когда дети ушли в школу и садик, Ангелина, решив, что не может больше молчать, направилась в спальню. Федя, угрюмо завязывая галстук, даже не поднял головы, когда она вошла.
— Нам надо поговорить, — сказала она, чувствуя, как слова зависли в воздухе.
— О чём? — он даже не повернулся.
Она стояла и думала, когда в последний раз они говорили о чём-то важном. Когда их разговоры не сводились к обмену колкостями? Когда они действительно делились друг с другом чем-то настоящим, а не прятались за стеной обид?
— Федя, дети больше не бегут к тебе. Они перестали рассказывать тебе о своих успехах. Ты замечаешь? — её голос был тихим, но полным боли.
Он замер перед зеркалом, снова не дожав галстук до конца.
— А что я должен делать? Уволиться? И как мы будем жить? — его глаза сузились, и в них появилась острота. — Ты этого добиваешься?
— Я пытаюсь достучаться до тебя, — Ангелина старалась говорить спокойно, но в её голосе звучала усталость. — Мы можем найти выход…
Три года они были с ним в этом. Три года безупречной работы, повышения, премии. Но вот появился новый начальник отдела, и всё стало рушиться.
— Выход? — Федя резко встал. — Какой выход? Ты будешь работать? Кто будет заниматься детьми? Или мне пойти дворником? Ты этого хочешь?
— Федя, давай просто…
— Нет, ты послушай меня! — он повысил голос. — Я двенадцать лет отдал этой компании! Двенадцать лет! И теперь, когда появился новый начальник, я должен всё бросить? Потому что детям, видите ли, не нравится моё настроение?
Ангелина почувствовала, как всё внутри вдруг окоченело, будто замерзло. Вот он, стоит перед ней — этот человек в дорогом костюме, с идеально завязанным галстуком. Неужели это Федя? Тот самый, который когда-то говорил: «Наши дети — самое главное. Ради них стоит жить.»
— Дело не в настроении, — резко сказал он, дёрнув галстук. — Дело в том, что ты превращаешь дом в казарму.
— А может, им это и нужно? Может, хватит их нежить? Пусть привыкают к реальной жизни! — его слова звучали с таким раздражением, что Ангелина с трудом сдержала себя.
— К реальной жизни? — не выдержала она. — К жизни, где отец — тиран, а мать не может их защитить?
— Не драматизируй! — он поправил галстук с таким жестом, как будто пытался оправдать себя. — Я не собираюсь это обсуждать.
— Конечно, не собираешься, — горько усмехнулась она. — Проще сделать вид, что всё в порядке. Только не удивляйся, если однажды вернёшься в пустой дом.
На мгновение он замер. Потом его губы едва шевельнулись:
— Это угроза?
— Это реальность, Федя. К которой тебе тоже придётся привыкнуть.
Разговор на этом оборвался. Федя вышел, хлопнув дверью. Тот день стал одним из тех, которые не помнишь, но чувствуешь, что в жизни всё изменилось. Он вернулся домой поздно — дети уже спали, ужин был разогрет, а он просто поел и ушёл в свой кабинет. Так теперь было всегда — возвращения становились всё позднее, встречи с семьёй — всё короче, а тишина в доме — всё глуше.
Рутина стала невыносимой. Каждое утро Ангелина старалась собрать детей, не разбудив его — теперь он часто работал до поздней ночи. Она отвозила Витю в школу, Сашу в садик, готовила, убирала, проверяла уроки. Всё это она делала одна. Будто мужа не было рядом.
Федя, как будто не замечал всего происходящего. Он всё позднее возвращался с работы, и с каждым днём всё больше срывался по пустякам. Семейные ужины, когда удавалось собраться, превращались в пытку — все молчали, боясь произнести лишнее слово.
А потом его перевели в другой отдел с понижением. И, когда он был дома, от него исходила такая волна отчуждения, что дети уже не хотели сидеть с ним за одним столом. Они ели в своей комнате.
Витя больше не здоровался с отцом. Просто проходил мимо, опустив глаза. Саша, услышав его шаги, пряталась.
Последней каплей стал тот вечер, когда Витя, разрыдавшись, умолял её не говорить отцу про тройку. Ангелина смотрела на сына — бледного, дрожащего, с искусанными от волнения губами — и поняла, что так больше продолжаться не может.
Она достала старый чемодан, тот, с которым когда-то приехала в этот город. Полная надежд и мечтаний. Теперь она снова складывала свою жизнь, только совсем другую.
Ангелина методично собирала вещи, проверяя список, который составила ещё неделю назад. Документы. Одежду. Игрушки детей.
Утром, как обычно, она приготовила завтрак. Собрала детей в школу и сад. Федя даже не вышел попрощаться. Он сидел в своём кабинете, не обращая внимания на её слова.
После обеда она забрала Витю прямо из школы, Сашу — из сада. Они молчали, только крепче держались за её руки, пока она ловила такси.
Квартира подруги встретила их тишиной. Временное пристанище, пока она не найдёт выход. Вечером, уложив детей спать, Ангелина долго смотрела на свой телефон. Семнадцать пропущенных от Феди. Отключила звук.
В той квартире, в ту ночь, свет горел. Федя метался между комнатами, пытаясь понять, как пустота может быть такой оглушительной. В детской — разбросанные тетрадки, недостроенная башня из конструктора, любимая машинка Саши под кроватью. На кухне — три чашки, вымытые и поставленные сушиться. Его чашка стояла отдельно, на столе — нетронутый ужин.
Федя опустился на край детской кровати. Подушка ещё хранила запах детского шампуня. Он провёл рукой по покрывалу, разглаживая складки — так же, как когда-то поправлял одеяло засыпающему Саше.
В спальне — полупустой шкаф. Несколько его рубашек одиноко висели на плечиках. На прикроватной тумбочке — забытая Ангелиной заколка. Простая, синяя.
А ведь всё было в его руках. Каждый день, каждый вечер — возможность остановиться, прислушаться, заметить. Заметить, как меняются дети. Как уходит жена. Как рушится дом.
Он достал телефон. Восемнадцатый звонок. Девятнадцатый. Гудки растворялись в пустоте.
Федя подошёл к окну. Свет в соседних домах постепенно гас — люди готовились ко сну. Укладывали детей. Желали спокойной ночи. Обнимали любимых.
А в его квартире горел свет. Будто он всё ещё надеялся, что это ошибка. Что сейчас хлопнет входная дверь, раздастся топот детских ног, зазвучат родные голоса.
Но дверь молчала.
За окном проехала машина, на мгновение осветив фарами детскую площадку. Пустые качели слегка покачивались на ветру.