— Нин, ну зачем мы это затеяли? Зачем лезем в чужую жизнь, в чужие чувства?
Нина Григорьевна тихо опустилась на скамью рядом с мужем, словно опустошённая всем, что накопилось внутри. Она медленно провела ладонью по коленям, будто пытаясь стереть с них невидимую пыль, и глубоко, с хрипотцой, вздохнула.
— Коль, честно? Сама не пойму. Всё, казалось бы, гладко: Катя счастлива, улыбается, глаза горят, как звёзды в новогоднюю ночь. Но… сердце не верит. Не верит в искренность этого парня. Не верю я ему, Коль. Ни капельки.
Она замолчала, глядя в пол, будто в нём можно было прочесть ответы на все вопросы, что терзали её сознание.
— Я понимаю, — тихо ответил Николай, сжимая её руку. — У меня тоже внутри какая-то тревога, как будто что-то не так. Но я всё время говорю себе: ну, конечно, мы просто не хотим отпускать нашу Катюшу. Она же наша девочка, единственная, родная.
Нина резко повернулась к нему, в её глазах вспыхнул огонь упрямства.
— Коль, если бы всё было по-настоящему хорошо, если бы этот Никита был тем, за кого себя выдаёт, мы бы просто рассмеялись, сказали: «Да мы просто пошутили, проверили вас!» — и разошлись бы с чистой совестью. Но мы ведь не смеёмся, правда? Мы молчим. Потому что в этом молчании — вся правда.
Николай провёл рукой по лицу, как будто стирая с него усталость.
— Едем, Нин?
— Едем, — решительно кивнула она. — Только… мне так не по себе в этом тряпье. Это же не одежда, это униформа бомжа! Боже упаси, если кто-то из наших знакомых увидит — я умру от стыда.
— Да никто не узнает, — усмехнулся Николай. — И смотреть-то не будут. Люди нашего круга привыкли смотреть только вверх, на тех, кто выше. А те, кто внизу, для них — как тени на асфальте.
Он говорил, а в голове всплывали воспоминания. Сколько лет Нина помогала этим «теням» — людям, потерянным, сломленным, забытым. Она восстанавливала документы, находила работу, вела за руку из пропасти. Кто-то вставал на ноги, строил жизнь, рожал детей. Кто-то снова падал, проваливался вниз, как в чёрную бездну.
И всё это — не из жалости. Не из снисхождения. А потому что она сама была там.
Много лет назад.
Когда их брак трещал по швам, когда Нина, отчаявшись родить, впала в отчаяние. Тогда она сказала: «Всё, хватит». И ушла. Ушла в пучину, где не было ни света, ни смысла. Где каждый вечер начинался с рюмки, а заканчивался — неизвестно где и с кем.
Она не слышала Николая. Он кричал, умолял, звал. А она — молчала. Или смеялась.
Пока однажды не оказалась в той самой компании — где спиртное было уже не главное, а главным были иглы, таблетки, пустота в глазах.
И там была она — беременная девушка, худая, как тень, с лицом, изрезанным болью. Она схватила Нину за руку, будто цеплялась за последнюю соломинку, и прошептала:
— Спаси меня… Спаси меня и мою девочку…
Роды начались на улице, под дождём. Скорая ехала слишком долго. А за это время девушка успела рассказать всё: сирота, влюбилась, поверила, а он — оказался зверем. Дом продан, выхода нет, а дух сломлен.
Она умерла.
А Катя — осталась.
Нина взяла её на руки. И в тот момент поняла: она больше никогда не выпьет. Ни капли. Ни ради забвения, ни ради боли.
С тех пор она не может пройти мимо чужой беды. Ни один стон, ни одна слеза не остаются для неё пустым звуком.
А Николай? Он простил. Забыл. Принял Катю как родную. Полюбил. Сделал для них всё — карьера, дом, деньги, стабильность.
И вот теперь их дочь, их девочка, которой уже 24, собирается выйти замуж. За кого? За Никиту. Никого не известного. Тихого, вежливого. Но… скрытного.
А это — тревожный звоночек.
Ведь Катя всегда была с ними открытой. Делилась всем. А теперь — молчит. Всё в тайне. Ни звонков, ни встреч.
Значит, кто-то её просит молчать.
И этот кто-то — Никита.
Они решили проверить. Устроить «операцию». Надеть старую одежду, притвориться бедными, приехать к родителям жениха и посмотреть — как к ним отнесутся, если Катя окажется «нищей».
— Может, это и есть настоящий тест на любовь? — прошептала Нина, когда они садились на электричку.
— Как в кино, — усмехнулся Николай. — Только вместо супергероев — мы с тобой, в рваных куртках и с пакетом из charity-магазина.
— Почти квест, — добавил он, глядя в окно. — «Выживи в пригороде».
Нина улыбнулась, но глаза её оставались серьёзными.
— Иногда полезно выйти из своей золотой клетки. Посмотреть, как живут другие.
— Да, но… — Николай задумался. — А вдруг мы зря? Вдруг Катя обидится? Она же взрослая.
— Взрослая? — Нина резко повернулась к нему. — Для меня она всегда будет маленькой. Моей девочкой, которую я спасла.
— Но мы не даём ей жить своей жизнью, — тихо сказал Николай. — Мы всё решаем за неё.
— А если мы решаем правильно? — вспыхнула Нина. — Мы же не для себя это делаем! Мы боимся, что её обидят, что сломают, как когда-то сломали меня!
Она резко отвернулась к окну, сжав губы. Николай вздохнул.
Молчание повисло, как тяжёлый штор.
Через какое-то время он задремал. А когда открыл глаза — увидел рядом с Ниной маленькую девочку.
Она стояла, как сказочный призрак: светлые волосы, растрёпанные, голубые глаза — огромные, как небо. На ней — одежда явно чужая, болтающаяся, и яркий платок, повязанный по-цыгански.
Нина, очнувшись, вздрогнула.
— Привет, — тихо сказала девочка. — Я Сара. Могу погадать.
— Погадать? — переспросила Нина, глядя на мужа.
Тот только пожал плечами.
— Ну, погадай, — улыбнулась Нина. — А я тебе сначала погадаю.
— Ты умеешь? — удивилась Сара.
— Конечно, — уверенно кивнула Нина. — Ты очень хочешь большую куклу. С такими же голубыми глазами, как у тебя.
Девочка вдруг всхлипнула.
— Откуда ты знаешь?
Нина достала из кармана шоколадку.
— Хочешь? У меня больше ничего нет.
Сара робко кивнула. Нина подвинулась, усадила её между собой и Николаем.
Тогда девочка заговорила. О цыганах. О побоях. О том, как её называют «приблудной», как заставляют просить милостыню, как каждый вечер приносить деньги.
— А если не принесёшь?
— Получишь. Сильно.
— А ты хочешь с ними жить?
— Не знаю… Роза говорит, в детдоме всех бьют до смерти.
Нина вздохнула.
— Глупости! Там чисто, тепло, дети учатся, играют, их любят.
Она посмотрела на Николая.
Тот поёжился.
Он знал этот взгляд.
Это был взгляд, с которого начинались самые безумные, самые смелые, самые невозможныепоступки.
— Коль, — твёрдо сказала Нина. — Мы выходим на следующей станции. Звони водителю. Пусть едет за нами.
— Но мы же почти приехали!
— Неважно.
— Нина, Василий в городе! Он доберётся не меньше чем за час!
— И что? — она посмотрела на него так, что он тут же сдался.
— Ладно… — пробормотал он.
Через двадцать минут к перрону подкатила старенькая, но ухоженная иномарка. Из неё выскочил Никита — бледный, встревоженный.
— Нина Григорьевна! Николай Николаевич! Что случилось?!
Они вдруг вспомнили: они в тряпках, в грязи, как бомжи.
— Никит, потом расскажем, — сказала Нина. — Садись, Сара! Быстро!
— Ой, это Роза! Она меня убьёт! — прошептала Сара тоненьким, дрожащим голоском, будто каждое слово вырывалось из неё с болью. Её пальцы впились в руку Нины, как будто она пыталась ухватиться за последнюю нить спасения.
Нина резко обернулась туда, куда указывала девочка. По перрону к ним стремительно двигалась женщина — высокая, с жёстким взглядом и тяжёлой поступью. За ней шли двое мужчин: один — с татуировками, ползущими по шее, как змеи, другой — с холодными, пустыми глазами, в которых не было ни капли человечности. От одного их вида по коже Нины побежали мурашки, а сердце сжалось от животного страха. Это были не просто люди. Это были охотники.
И тут Никита, словно вспомнив, кто он и зачем здесь, мгновенно оценил ситуацию. Его лицо стало каменным, в глазах вспыхнул огонь решимости.
— Так, все — садимся! Быстро! — скомандовал он, распахивая дверь машины.
Никто не задавал вопросов. Николай помог Нине, та подхватила Сару на руки, как хрупкое сокровище, и они впрыгнули внутрь. Машина рванула с места, поднимая тучи пыли, и уже через мгновение город остался позади, растворился в дымке сумерек.
Долгое время никто не говорил. Только шум дороги, дыхание людей и тихое сопение девочки, прижавшейся к Нине. Наконец Никита нарушил тишину, не отрывая взгляда от дороги:
— Мы… украли ребёнка?
Нина и Николай переглянулись. В их глазах читалось не столько осознание поступка, сколько тревога — а правильно ли они поступили? Нина глубоко вдохнула и тихо ответила:
— Я… не подумала, как это будет выглядеть. Но разве можно было оставить её там? Разве можно было просто сесть и уехать, зная, что её ждёт?
Никита кивнул, будто бы уже всё понял.
— А если ты знал, что это преступление, — спросила Нина, — почему помог?
— Потому что я вам доверяю, — просто ответил он. — Я знаю, что вы не стали бы делать ничего плохого. А если вы решили забрать её — значит, это было нужно.
В его голосе не было ни капли сомнения. Только чистая, безоговорочная вера.
Нина почувствовала, как сердце её сжалось от стыда и благодарности одновременно.
— Никит, поехали к нам домой, — сказала она.
Девочка, убаюканная ровным движением машины, уснула, положив голову на плечо Нины. Её дыхание стало тихим, как у птенца в гнезде. Нина смотрела на неё, и в глазах её стояли слёзы. Как можно? Как можно держать такое хрупкое существо в цепях, в страхе, в вечной нужде?
Она осторожно поправила платок на голове Сары, провела ладонью по её щеке.
— Ну ничего, — прошептала она. — Теперь ты в безопасности. Я сама займусь твоей судьбой.
Она перевела взгляд на Николая. Он тихо разговаривал с Никитой — о чём-то серьёзном, но без напряжения. И Нина вдруг почувствовала гордость. За мужа. За жениха своей дочери. За себя.
— Никит, вот тут, — сказала она, когда они подъехали к воротам большого, утопающего в зелени дома.
Никита остановил машину и огляделся, широко раскрыв глаза.
— Вы… здесь живёте?
— Да, — улыбнулась Нина. — А ты не знал?
— Нет, — покачал головой Никита. — Катя никогда не разрешала провожать её до дома. Говорила: «Мои родители — очень строгие, они не одобрят нас».
Он замолчал, будто переваривал масштаб происходящего. Потом бросил взгляд на Сару:
— А её куда?
— Сегодня побудет у нас, — твёрдо сказала Нина. — Я её отмою, накормлю, дам поспать в настоящей кровати, в настоящей комнате. А завтра утром — в опеку. Нужно помочь ей. Она ведь даже не похожа на цыганку. Блондинка, голубоглазая… Возможно, её похитили в детстве.
Они вышли из машины. Ночь была тёплой, звёздной. Воздух пах сиренью и надеждой.
Но Нина вдруг остановилась, обернулась к Никите и сказала:
— Никит… мы должны попросить у тебя прощения.
Он удивлённо вскинул брови:
— У меня? За что?
— За то, что заподозрили тебя в корысти. Что решили — ты любишь Катю не за неё, а за деньги. Мы даже… — она смутилась, — даже переоделись, как бомжи, хотели приехать к твоим родителям в таком виде, чтобы проверить, как они отреагируют.
Голос её дрогнул.
— Мне сейчас стыдно. Очень.
Никита улыбнулся — тёплой, искренней улыбкой.
— Я не обижаюсь. Честно. Я сам был против того, чтобы так долго скрывать наши отношения. Но Катя боялась. Говорила: «Они найдут в тебе тысячу недостатков, начнут уговаривать, и я расстанусь с тобой».
Нина опустила голову.
— Мы слишком сильно любим Катю… — прошептала она. — Иногда — слишком.
Прошло три месяца.
Свадебный зал сиял, как сказка. Белые лилии, золотые ленты, свечи, мерцающие, как звёзды.
Катя стояла перед зеркалом в подвенечном платье, сияя от счастья.
— Мам, я такая счастливая! — воскликнула она, поворачиваясь к Нине.
Та смахнула слёзы, которые сами собой катились по щекам.
— Для меня самое главное — это твоё счастье, доченька.
Катя обняла её крепко-крепко, как в детстве.
— Мамуль, ну почему ты плачешь? Тебе не нравится Никита?
— Очень нравится! — засмеялась Нина. — Это я от радости! Просто… прости меня, родная, что я так давила на тебя, что не отпускала. Мы, родители, всегда думаем, что знаем лучше.
Катя рассмеялась:
— Ой, если бы не ваш стопроцентный контроль, я бы давно выскочила замуж за Дениса! Помнишь такого? Тот, который вечно «случайно» забывал заплатить за ужин? Сейчас он в тюрьме — за крупную кражу. А Никита… он настоящий. Я благодарна вам за всё.
Нина не успела ответить.
Дверь в комнату распахнулась с шумом, и в неё буквально влетела Лиза — в пышном розовом платье, с бантом в волосах, сияющая, как праздник. Когда-то её звали Сара. Теперь — Лиза. Это имя она выбрала сама.
Нина тогда действительно занялась её судьбой. Выяснилось — девочку похитили после аварии, в которой погибли её родители. Её искали. Потом перестали. А она всё это время жила в аду, работая на цыган.
Чем больше Нина узнавала о Лизе, тем сильнее понимала: она не сможет её отдать.
— Нина, — сказал тогда Николай, обнимая жену. — Я вижу, как тебе тяжело. А я… я уже привык к её голосу. Может быть… мы усыновим её?
Нина бросилась к нему, разрыдалась, обнимая, целуя, шепча: «Ты лучший, ты мой герой».
— Мама! Катя! — закричала Лиза. — Смотрите, что я сделала! Я сама! Честное слово!
Она протянула им открытку — неровно, но с любовью написанную печатными буквами: «Поздравляю с днём свадьбы! Люблю вас!»
Катя обняла её:
— Лиз, ты такая умничка! За три месяца научилась писать, читать… Я так горжусь тобой, сестричка!
Лиза засияла.
— Сестричка… — прошептала она, будто это было самое важное слово на свете.
Нина вздохнула.
Они с Николаем давно решили: в день свадьбы Кате расскажут правду.
— Катюша, — тихо сказала Нина. — Нам нужно поговорить. Очень серьёзно. Я не знаю, как ты отреагируешь… но ты должна знать. Только сначала скажу: мы с папой любим тебя больше жизни.
Катя посмотрела на неё, кивнула:
— Я знаю, мам. И я тоже вас люблю. И… я знаю, что я приёмная.
Нина обессиленно опустилась в кресло:
— И давно?
— Годов пять, наверное, — улыбнулась Катя. — Я случайно услышала, когда вы с папой спорили. Но я никогда не хотела говорить. Потому что для меня вы — родные. Настоящие.
Они долго сидели, обнявшись, молча.
Тишину нарушил голос Лизы:
— Мам! Я вчера у репетитора познакомилась с мальчиком! Он такой хороший, рисует крокодилов!
Нина мгновенно выпрямилась:
— Лизонька, садись! Расскажи маме всё! Имя, фамилия, где учится, с кем общается, кто его родители! Ты же знаешь — маме нужно знать всё!
Позади тихо засмеялась Катя. Потом прошептала Лизе на ухо:
— Ну что, я теперь с Никитой. А ты — за старшую.
И в этот момент Нина поняла: семья — это не кровь.
Это любовь.
И она у них была.
Большая. Сильная. Настоящая.